Сначала они видели только плети и виселицы, а потом — намеренно оставленный на виду окровавленный нож. В Романье говорили: герцог Валентино, Чезаре Борджиа, умеет рассказывать историю власти без слов. Осенью 1502 года его войска взяли один за другим города: Имолу, Форли, Фаэнцу, Чезену. Регион, измотанный десятилетиями грабежей и частных войн ждал порядка, но получил сначала страх. Герцог назначил наместником Романьи испанца Ремирро де Орко, человека решительного и резкого. Макиавелли, тогда флорентийский посол при дворе Борджиа, записал: «Романья была вся полна убийств, раздоров и разбоев…» (Государь, гл. VII).
В Чезене быстро привыкли к тревожной пустоте вечерних улиц. Рынки сворачивались до заката. На перекрестках стояли столбы для телесных наказаний, а имя Микелетто Кореллы — грозного исполнителя герцоговых решений — шептали как заклинание. Верховная «справедливость», а точнее сказать расправа приходила быстро и беспощадно. Рамиро распоряжался без колебаний: казни, конфискации, караулы на воротах.
И вдруг — утро 23 декабря 1502 года. На главной площади Чезены нашли тело самого Ремирро: рассечённое на две части, рядом — колода для усекновения голов и окровавленный нож. «Однажды утром он велел положить его на площади Чезены в двух частях, с колодой и кровавым ножом возле него», — пишет Макиавелли. Это было сделано намеренно, как будто сцена в театре. Герцог, по словам историков, стремился «вынуть шило страха и заменить его иглой закона»: после расправы он учредил в Романье гражданский суд и систему апелляций. Показательная жестокость — и столь же показательное ее пресечение. Толпа прочла простую фразу: все, что творил Ремирро, было не самоуправством, а волей одного человека, и этот же человек способен радикально сменить направление.
Как это чувствовалось изнутри? Люди переживали странную смесь облегчения и тревоги. С одной стороны — тишина без ночных казней, с другой — знание, что тишина держится волоске, на настроении одного человека. Строка из найденного письма горожанина: «Хорошо, что он умер. Плохо, что он умер именно так, потому что значит — так могут и любого». В этой двойственности родилась культурная память города: послушание без почтения, порядок без доверия.
Взгляд через призму красного уровня спиральной динамики: здесь сила — аргумент, а публичный жест — валюта. Красная стадия ценит власть как непосредственное действие: «я хочу — и так происходит». Борджиа использует яркую демонстрацию доминирования, чтобы подавить хаос и придать себе ореол неумолимого хозяина. Лояльность поддерживается страхом, а не институтами; мораль ситуативна, главное — произведённый эффект прямо сейчас. Тот же красный импульс делает возможной и «красивую» обратную жестокость — жертвоприношение наместника — ради укрепления личного мифа.
Когда вы соблюдаете закон, на чём основаны ваши решения? Они основаны из доверии и согласии с разумными правилами или на том, что перед вашим мысленным взором кто-то держит руку на окровавленном ноже?
