Иногда честь звучит громче закона, а утро — как приговор. В тот июльский рассвет 1804‑го два человека в лодке тихо пересекали Гудзон к узкой террасе Вихокена, где круто обрывался красноватый склон. Это место знали многие: здесь три года назад пал Филип, девятнадцатилетний сын Александра Гамильтона. Теперь отец шёл по тем же камням.
Спор тянулся годами. В 1800‑м выборы зашли в тупик — Палата представителей выбирала между Томасом Джефферсоном и Аароном Берром, формально равными по голосам коллегии. Гамильтон, лидер федералистов, убедил коллег поддержать Джефферсона, хотя сам с ним спорил всю жизнь: «Берр опасней», — твердил он. В 1804‑м Берр попытался вернуться — баллотировался в губернаторы Нью‑Йорка при поддержке «высоких федералистов». Тогда в Albany Register 24 апреля вышло письмо врача Чарльза Д. Купера: «Я мог бы изложить вам ещё более презренное мнение, которое генерал Гамильтон высказал о мистере Берре». Одной этой фразы хватило, чтобы слово «оскорбление» стало делом чести.
Дуэли были незаконны, но кодекс дуэлянта жил в клубах и салонах. Секундантом Берра выступил Уильям П. Ван Несс, Гамильтона — судья Натанил Пендлтон. Они договорились о месте, расстоянии и пистолетах — знаменитых Wogdon & Barton, принадлежавших зятю Гамильтона Джону Б. Черчу. В этих пистолетах, шептались, был «секретный спуск». Накануне Гамильтон записал для Пендлтона: он «преднамеренно воздержится от первого выстрела». А жене, Элизабет Скайлер, он оставил строку, которую цитируют до сих пор: «Прощай, лучшая из жен и лучшая из женщин».
11 июля, около семи утра, они встали в десяти шагах. Ветер трогал кусты. Секунданты отвели взгляды. Почти одновременно грянули выстрелы. Пуля Гамильтона ушла выше — кто‑то утверждал, что она срезала ветку. Берр прицелился прямо: пуля вошла под рёбра, пробив печень и застряв у позвоночника. Гамильтона уложили на траву, затем переправили в дом банкира Уильяма Бэйарда‑младшего на Манхэттене. Ему дали морфий, его навестил епископ Бенджамин Мур. На следующий день, 12 июля 1804 года, Александр умер. Его похоронили у Троицкой церкви, а New‑York Evening Post, созданная им самим, печатала траурные колонки.
Берр формально победил — и почти сразу стал политическим изгоем. Его обвинили в убийстве и в Нью‑Йорке, и в Нью‑Джерси, хотя суда так и не было; в Конгрессе отводили глаза. Он дослужил срок вице‑президента до марта 1805‑го, блестяще вёл процесс импичмента судьи Сэмюэла Чейза, но двери к высшим должностям уже захлопнулись. Через два года его имя всплывёт в «заговоре Берра», и хотя Верховный суд во главе с Джоном Маршаллом оправдает его от государственной измены, его репутация прикажет долго жить.
С точки зрения спиральной динамики эта история является хорошим примером красной стадии на службе у синей. Красный живёт силой, импульсом, территорией и немедленным восстановлением статуса. Закон — это внешний шум; настоящая валюта — страх, смелость, слава. Дуэль как механизм «смывания оскорбления» превосходит институции: личная власть важнее общественного договора. Даже Гамильтон, человек «синих» порядков, временно втянут в красную игру и платит её ценой.
