14 сентября 2022 года в Вентуре, где штаб-квартира Patagonia стоит почти на песке, Ивон Шуинар, скалолаз, кузнец и миллиардер, сказал фразу, которую перепечатали The New York Times и Financial Times: «Отныне Земля — наш единственный акционер».
Компания оценивалась примерно в $3 млрд. Годом раньше семья и совет спорили: продать и создать фонд, вывести на биржу, как настаивали некоторые консультанты, или сделать что-то, чего от бизнеса не ждут? Председатель совета Чарльз Конн и гендиректор Райан Геллерт слушали Ивона, его жену Малинду и детей — Флетчера и Клэр. Продажа сулила капитал и спокойствие, но меняла душу: новый владелец мог бы срезать углы, а IPO, как признавался Шуинар, «сделало бы нас заложниками квартальных отчётов». Эта фраза звучала правдой для команды, помнившей, как в 2012-м Patagonia стала одной из первых по прибыли в Калифорнии, а ещё раньше вместе с Крэйгом Мэтьюзом запустила инициативу «один процент для планеты».
Решение оказалось простым и дерзким. Все голосующие акции — около 2% — передали в Patagonia Purpose Trust, чтобы защищать намерение основателя. Остальные 98% — неголосующие — ушли в Holdfast Collective, организацию, способную финансировать защиту природы и климатическую политику. Расчёт был таким: всё, что останется после инвестиций в бизнес, будет выплачиваться дивидендом в Holdfast — ориентировочно около $100 млн в год, как писала сама компания. Семья не получила налогового вычета за пожертвование, но избежала налога на прирост капитала, о чём спорили колумнисты и экономисты; спор не отменял сути: контроль закреплён в трасте, доход — планете.
В офисах Вентуры и на складах Рино люди радостно обнимались. Кто-то шептал: «Теперь ясно, ради чего мы шьём эти куртки». Для многих это было облегчение: их труд больше не подпирал чью-то личную башню из монет, а превращался в тропинку, ведущую за горизонт. У каждого свой мотив — у дизайнеров это право экспериментировать без истерики дедлайнов, у логистов — уважение к бережливости как к добродетели, не к KPI.
Сам Шуинар не был святой иконой. Он помнил провалы, моменты, когда компания была близка к катастрофе, и годы, когда альпинистская романтика конфликтовала с ритейлом в Токио. Но именно из этой цепочки несовершенств родилась новая бухгалтерия: деньги — как необходимый кислород, но не как главный смысл.
Если смотреть в позиций второпрядкового мышления, в этом шаге слышно жёлто-бирюзовое дыхание: не война ценностей, а интеграция систем. Прибыль не отвергается, а ставится на службу контексту — биосфере. Решение не идеологично, а функционально: траст удерживает намерение, легитимно работает с политикой, рынок остаётся инструментом. Здесь длинный горизонт важнее коротких побед, власть распределена, а идентичность компании шире, чем «мы против них». Это мышление, которое видит взаимосвязи, принимает сложность и умеет говорить на нескольких языках — бизнеса, права, экологии и человеческой надежды.
Случалось ли вам наблюдать за собой и за другими людьми, что человек расплачивается своим счастьем ради очередной порции денег? Ведь предполагалось, что деньги нужны, чтобы быть счастливыми? Почему часто получается наоборот?
