По вечерам в Эйн-Хароде женщины учились ходить на цыпочках. Они, крепкие труженицы долины, пробирались к окнам детских домов, чтобы услышать дыхание своих детей — ровное или всхлипывающее. Так в кибуце, задуманном как колыбель равенства, рождалась настоящая драма.
Эйн-Харод появился в 1921 году. Его основали люди из Гдуд ха-Авода — те, кто верили, что новое общество требует новых семей. В середине 1920-х здесь, как и во многих кибуцах движения Ха-кибуц, ввели «лину мешутефет»: дети спали и жили в общих домах, «бейтах ейладим». Ицхак Табенкин, идеолог движения, писал о необходимости разорвать «буржуазные» залежи семьи ради коллективной солидарности. Расписание было выверено: колонны на завтрак, смены воспитательниц, одинаковые рубашки. Родители приходили на один час — и не дольше.
Психоаналитик Бруно Беттельхайм в книге Children of the Dream (1969) увидел в этом смелый эксперимент: дети быстрее взрослели, меньше зависели от родительских настроений, лучше работали в группе. Антрополог Мелфорд Спиро в Children of the Kibbutz (1958) описал обратную тень: привязанности перераспределялись, становились горизонтальными — к сверстникам и «няне», а не к матери. Социолог Йонина Талмон позже отмечала, что сильное «мы» сообщества требовало от «я» дисциплины, которая не всем по силам.
Сначала система казалась победоносной. На фотографиях из архива кибуца — белые занавески, кроватки в ряд, картофельные поля за окном. Воспитательницы успевали всё: коленки смазать йодом, разобрать обиды. Но опускалась ночь — и десятки малышей плакали вместе, потому что так их лучше слышно. Матери, нарушая распорядок, приходили посмотреть на своего ребёнка из темноты. «Мы гордились общим, и одновременно хотелось своего тихого угла», — вспомнит много лет спустя писательница Яэль Неэман в мемуарах We Were the Future (2011), выросшая в кибуце и узнавшая вкус такого распорядка.
Политика тоже вмешалась. В 1951-м Эйн-Харод раскололся на «Ихуд» и «Меухад» вслед за брожением в левом лагере. Спор об идеале семьи шёл параллельно: где кончается община и начинается дом? К концу 1970-х, на фоне экономического кризиса и первой волны «реформ» шумели собрания: родители требовали вернуть ночёвки семьям. Исследования Киббуцного института при Университете Хайфы фиксировали тренд: в 1980-е многие кибуцы переходили к «лине мишпахтит» — семейному ночеванию. К началу 1990-х в общих спальнях оставались единицы.
В Эйн-Хароде решение приняли после нескольких бурных сессий «ассайфа». Одна воспитательница сказала: «Я люблю их, но в три ночи они зовут маму». Те, кто засыпал под шорох десятков дыханий, хранят не только чувство общности, но и запах одинакового мыла, скрип матрасных сеток, тень окна, за которым стояла мать.
С зелёной перспективы спиральной динамики эта история — про культивирование общности, эмпатии и горизонтальных связей. «Зелёный» ищет равенство и согласие, снимает иерархии, создаёт среду, где «мы» важнее, чем «я». В кибуце это проявилось в общей заботе, отождествлении детей с коллективом, в вере, что различия сгладятся. Но и слепые зоны типичны: трудность выдерживать и уважать естественные границы, идеологическая нетерпимость к индивидуальным потребностям и эмоциональная цена консенсуса. Возврат к семейным ночёвкам был «зелёной» же коррекцией — попыткой включить множество голосов, признать разные ритмы близости.
Где для вас заканчивается бодрый хор «мы» и начинает звучать собственный сольный голос, без уважения которого невозможно ни найти себя днём, ни заснуть ночью?
